Where homeland starts and ends (in Russian)

Umberto Boccioni. Simultaneous Visions, 1912

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ И ГДЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ РОДИНА

By Olga Gorelik – Ольга Горелик

Есть дети, которые засыпают сами. Уложил, книжку почитал, поцеловал, свет выключил и ушёл. И оно спит. Нет, правда, бывают такие. А мой младший сын требовал чтобы с ним сидели. Но я не просто сидела, я ему пела. Петь я люблю, и больше мне негде. А тут благодарный слушатель. Так что получалось, как говорится, сочетание приятного с полезным. Устав со временем от бесконечных усталых игрушек, я перешла на взрослые песни. И в один прекрасный вечер ме пришла в голову эта. А что, песня спокойная, мелодичная. Чем не колыбельная? Сынуля пока ещё по содержанию вопросов не задавал. Спела я её, стала ждать пока малыш заснёт и задумалась. А что для меня лично значат эти слова? С чего для меня начинается и, главное, где заканчивается Родина?

“С картинки в твоём букваре?” Я помню этот букварь. Мальчик в ещё старой школьной форме, в наше время уже таких не было. Девочка в белом переднике с бантиками. А вот и я в белом переднике с бантиками в коротких косичках тычу пальчиком в этот букварь. А рядом “учительница первая моя” (так фотография называлась) Валентина Владимировна, молоденькая совсем, но с модной тогда высокой причёской и густо подведенными глазами, старившими её лет на 10.

А вот хорошая и верная подруга, жившая прямо над нами на восьмом этаже, уже много лет живёт в Дании. Врач кардиолог, кандидат наук, она в Минске, по её словам, без связей не могла найти нормальную работу. В Дании она оказалась нужнее. И хотя давно прошли те времена когда международные звонки столили 2 доллара за минуту, и есть Скайп и всё такое, но разве это можно сравнить с тем как мы бегали к друг другу домой в любое время, через две ступеньки, в тапках и дранном халате.

“А может она начинается с той песни, что пела нам мать?” Что правда, то правда. Пела ли песни мама или Алла Пугачёва, они все застряли у меня в памяти так, что когда стресс эмиграции вышиб у меня из головы не только всё выученное в школе и в институте начиная лет с 14 –ти, но и некогда любимые книги и фильмы, песни остались. Песни и стихи. Всё что рифмуется.

Второй куплет совсем не про меня. Там у них скамейки заветные у ворот, берёзки, скворцы. Ворот у нас не было, была только подворотня, чтобы дом длинный обходить не надо было. Скамейки стояли у каждого подъезда, и я подозреваю что ничего заветного в них в принципе быть не могло. Берёзка для меня – избитый и фальшивый символ. Знакомые как-то демонстрировали берёзку, которую они посадили перед своим Калифорнийским домом – с такой же гордостью как до этого показывали свой большой телевизор и новую кухню. Мол, мой дом, хочу туалет переделаю, хочу берёзку посажу.

Скворцов я, кажется, вообще никогда не видела и не слышала. Я не помню чтобы у нас в Курасовщине вообще были какие-то птицы, кроме воробьёв и голубей – серых, под цвет домов. Напротив нашего дома, через улицу, был заброшенный фруктовый сад. Весной яблони зацветали и земля покрывалась ковром из одуванчиков – такой бело-розово-жёлтый праздник. Но окна моей комнаты выходили в противоположную сторону. Поэтому перед глазами стоят только многоэтажки из серых панелей, как из кубиков, покрытые шрамами потому что швы текли, и их заделывали чем-то тёмным.

Но была в моём детстве и деревня, точнее городской посёлок (что такое настоящая деревня я узнала только в институте на картошке), где жили мои бабушка с дедушкой. Там была речка, бестолково перекрытая плотиной и потому сильно заболоченная, но местами всё-же пригодная для купания. Был лес, где водились грибы и ягоды. Но потом грохнул Чернобыль, и когда мы узнали, что несколько сот километров, отделяющие наш лес от него почти ничего не значат, желание собирать грибы как-то пропало. А потом умерла бабушка, и без неё всё стало каким-то чужим. Лет через десять после этого, перед отъездом в Америку моя тётка решила навестить место где прошло её детство. Двоюродные братья встали в дверном проёме знакомого дома и удивились – как мы здесь помещались? Из соседей осталась только одна старушка, немощная и больная, доживающая свои дни в совершенно жутких условиях. Где-ж сын её, которым она так гордилась, выбившимся на большой пост в Белорусской печати? Где внучка, моя ровесница, с которой мы играли, когда были маленькие. Это благодаря ей я узнала, по какому принципу на самом деле отбирают детей для поездки в Артек. А я то, дурочка, на что-то надеялась.

Что там дальше. «С окошек, горящих вдали.» Ну да, только скорее не вдали, а наверху, в жилых многоэтажках. Что-то в этом есть, тёплое, в том как они засыпают, просыпаются – живут. «Со старой отцовской будёновки, что где-то в шкафу мы нашли.» С будёновками у меня ассоциируется то как 3-й В маршировал по актовому залу в бумажных: «Мы красные кавалеристы, и про нас / Былинники речистые ведут рассказ…».

«… со стука вагонных колёс…» Это правда. Поезда я всегда любила, хоть и побаивалась, пути переходила с опаской, особенно когда в лесу, без перехода – того гляди вылетит из-за поворота километровый товарняк. Но я обожала этот запах, вокзалы, чай в подстаканниках, и когда просыпаешься на верхней полке, с которой всю ночь боишься свалиться, а за окном начинается другой город, как другая жизнь.

“… и с клятвы, которую в юнности ты ей в своём сердце принёс.” Клятву помню: “Я, фамилия, имя, вступая в ряды…” Я её вызубрила в лагере, когда мне как всегда не хватило места в отряде с ровесниками, и меня отправили к детям на год старше. Они уже были пионерами, а мне так хотелось. А ещё мне нравился фильм “Ох Уж Эта Настя”, где девочку не хотели принимать в пионеры, но потом всё же приняли. Там ещё песня была про Лесного Оленя. Ну потом я, конечно, узнала, что в пионеры принимают всех и что клятву учить не нужно – продиктуют. А в сердце может что-то и было, но разве можно доверять маленькому сердечку впечатлительной девочки, беспрекословно принимающей на веру всё, что говорят взрослые, особенно если учителница или по телевизору.

Родина заканчивается, когда заканчивается детство. Русские считают что ностальгия – это тоска по родине, но это не единственная интерпретация. Ностальгия – это тоска не по месту, а по месту во времени. Кажется у Шпаликова было:

По несчастью или к счастью

Истина проста –

Никогда не возвращайся

В давние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того что ищем

Ни тебе, ни мне.

 

У Арсения Тарковского:

Позднее наследство,

Призрак, звук пустой.

Ложный слепок детства

Бедный город мой.

…

Здесь теперь другое

Небо за окном,

…

И неузнавая

Смотрит мне вослед

Маска восковая

Стародавних лет.

Но поэты писали о так называемой малой Родине. А у меня это произошло с большой. И не только потому что в 22 года я выпорхнула из тёплого родительского гнезда одновременно в чужую страну и во взрослую жизнь. Это было скорее следствием, чем причиной кончины моей родины.

Просто случилось так, что мне довелось родиться в 1968м. Наш школьный выпуск был можно сказать одной из первых жертв Горбачевской борьбы с алкоголизмом. До этого, насколько я знаю, на выпускных вечерах было шампанское. Не то что оно мне было так нужно, но нам ведь ещё и запретили встречать рассвет – на всякий случай, чтоб мы на улице не начали пить.

На первом курсе мы ещё изучали Историю КПСС, но к четвёртому на уроках Научного Атеизма уже преподавали историю религии. А вокруг всё менялось на глазах. Выходили когда-то запрещённые фильмы, книги, страницы истории. Всё это было так здорово, так восхитительно, и я не осознавала, что в это же самое время моя Родина уходит навсегда. Дело было не в политике, не в идеалах промытых детских мозгов. А просто в том что у меня в детстве было столько любимых фильмов, песен, стихов, и вдруг за всё это стало ужасно стыдно.

А потом был Московский Международный Кинофестиваль 1989 года. Всесоюзному Обществу Кинолюбителей (или как там оно называлось) выделили кинотеатр “Новороссийск”, и у меня был абонемент на все две недели. Я плохо себе представляю что на этих фестивалях показывали раньше, но в 89м, когда уже было разрешено ВСЁ, показывали всё, от политики до порнухи, 4-5 фильмов в день. А тут ещё однажды вечером на нас с подружкой откуда-то упали билеты на полуночный сеанс фильма “Невыносимая Лёгкость Бытия”, который показывали только в кинотеатре “Октябрь”. Это был единственный на всю Москву кинотеатр с системой “Долби Стерео”, и режиссёр отказался показывать фильм без неё. Мне кажется я понимаю почему. Я никогда до этого не слышала “Долби Стерео”, и меня поразило, что когда танки входили в Прагу, казалось что они шли прямо за стенами кинотеатра по Новому Арбату. Фильм произвёл колоссальное впечатление. Мы вышли на улицу в 3 часа ночи. Спать не хотелось. Мы побрели куда попало и вдруг вышли на пустую Красную площадь. В этом было нечто сюрреалистичное. Помимо фильмов в “Новороссийске” каждый вечер были всякие встречи, дискуссии. Однажды в 11 вечера к нам даже зачем-то забрёл сам Ельцин. Нам говорили что он придёт, но я не поверила, собралась уходить и столкнулась с ним носом к носу, точнее носом к животу. Сколько времени он там проговорил я не знаю, мы ушли в пол первого, решив что получили впечатление. Уж очень спать хотелось. Всё это было так здорово, так восхитительно… Ближе к концу фестиваля там был фильм “Небо над Берлином” (English title “Wings of Desire“). Я половину проспала, но я тому времени благополучно засыпала на всех фильмах. Возможно это было просто совпадение, но после этого фильма в моей опухшей от избытка впечатлений голове что-то щёлкнуло, и мне вдруг стало совершенно очевидно, ясно как день, что мне нужно бежать из этой страны. Что этот поезд несётся под откос без тормозов и когда он разобьётся, виноват будет тот, кто всегда во всём виноват. Что это не моя страна, сколько бы я не била себя в грудь, что на каком языке человек думает, той национальности он принадлежит, потому что когда писатели, которые отождествляют себя с Русской культурой, начинают в открытую проповедовать антисемитизм, эта культура не может быть моей. Прозвучит пафосно, но это был день смерти моей родины. Осталось только пройти через все стадии скорби и уехать при первой возможности.

Я начала это писать очень давно. Ребёнку, которому я пела, уже 10 лет. И пока я телилась, история преподнесла мне эпилог. Началось это для меня с открытия Сочинской олимпиады, когда у меня появилось ощущение что последних 30 лет просто не произошло. Разве что электроника заменила “живой фон”, и Шагал вдруг стал русским художником. Потом кто-то прислал мне видео детей поющих дифирамбы, в прямом смысле слова, ФСВ. Те же белые банты, те же платья с большими воротничками, те же слова, почти. Теперь мы знаем, что это было только начало. Моя родина воскресла из мёртвых. Но как по стандартному сценарию фильма ужасов она вернулась к жизни страшным, кровожадным зомби.